Латышские стрелки

29.11.2012 http://vesti.lv/culture/theme/history/31656-227578.html

Константин Гайворонский

Офицер–латыш невольно создал уникальный прецедент в истории русской армии

Родиться в 1875 году латышом в Курляндской губернии — это не подарок судьбы. Вот немцем — другое дело. Но Петерис Гривиньш был именно латышом, то есть унтерменшем по тогдашним курляндским понятиям. И жизненных стратегий, позволяющих выйти в «первый сорт», в его ситуации было не так уж много. Либо пахать до кровавых мозолей, выбиваясь в «серые бароны», либо идти в социалисты в надежде на скорую революцию, либо, наоборот, — на службу Империи. Петерис в итоге выбрал третий маршрут, в 22 года поступив в Виленское юнкерское училище. Из этого благословенного учебного заведения вышло большинство офицеров–латышей русской императорской армии.

Белый латышский стрелок

Не сказать, чтоб он был прилежным юнкером — выпустили его в полк не подпоручиком, а подпрапорщиком. Офицером тоже слыл не блестящим, обычным, каких большинство. За 15 лет поднялся до ротного в 28–м стрелковом сибирском полку, квартировавшем в Иркутске. А потом грянула Первая мировая. Петру Петровичу Гривину (теперь только так!) повезло: его не угрохали и не покалечили в первых же боях — как 90% ротных командиров. Кадровый офицер — он быстро стал батальонным командиром. А на этом уровне со смертью все же реже приходится встречаться.

Ну что, Петр Гривин честно отсидел в окопах три года, получил звездочки подполковника, положенные ордена. А потом бабахнула сначала одна революция, потом вторая, потом демобилизация… 42–летний фронтовик вернулся в Иркутск (а куда еще? Латвия же под немцами) с лютой злобой на предателей–большевиков, которые мало того что «Родину немцам продали», но и его лично снова опустили до человека второго сорта. Он же уже был не просто «благородием», а «высокоблагородием», а теперь он — кто? Человек с ненужной профессией «родину защищать» и клеймом «офицерья». 20 лет жизни коту под хвост.

И как только в Сибири полыхнуло восстание Чехословацкого корпуса, Гривин наскоро прицепил свои подполковничьи погоны и помчался бить красных. Вчерашние подполковники и штабс–капитаны делали это лихо, с душой, тут была не только «работа» — как в германскую войну, тут — личное. Скоро под командованием Гривина было три батальона, а там и дивизия — 3–я Сибирская Иркутская. Сам собирал, лично.

Со своей дивизией Гривин гнал красных до Урала, потом до Волги. И в начале 1919–го он получил генерал–майорские погоны! Боже, видела бы мама своего сыночка, простого латышского паренька из Бушгофской волости Фридрихштадтского уезда! Он снова был «первосортным человеком».

В Сибири, кстати, формировались и латышские белогвардейские части — полк «Иманта». Но Гривину ближе были идеалы «единой и неделимой России». Тем паче, что к латышам у белых отношение было сложное — очень уж люто дрались на той стороне красные латышские стрелки.

Партизаны против РККА

Первое время белые на Восточном фронте брали нахрапом и напором. Но Красная армия, пополненная военспецами, постепенно принимала вид регулярной силы. А вот у адмирала Колчака все осталось на уровне партизанщины. Барон Будберг, военный министр Колчака, так описывал его полевых командиров: «В 1918–м они подняли восстание за свой счет, рискуя муками и жизнью; они реально показали возможность сбросить красный гнет и стали героями освободительной зари. Они вели первый период войны за освобождение в невыразимо тяжких условиях партизанского восстания, кустарными средствами. Иных способов они не знали, иначе действовать не умели; в свои приемы и способы верили, так как на деле попытали их силу и целесообразность». Конечно. А кому им еще было верить? Генералам царской выучки, «проср…им» и войну, и армию, и страну?

А что такое партизанщина? Ладно бы просто пьянки–гулянки и экспроприации у «благодарного населения». Главное — каждый воевал по собственному разумению. Случаи, когда армия не выполняет приказ Ставки, а дивизии — приказы из армии, стали нормой. Это важно для понимания дальнейшей судьбы Гривина.

Будберг жалуется: «Даже конные части не всегда в соприкосновении с красными; группы же Гривина и Вержбицкого отходят без боев, причем штаб Гривина, уходя впереди всех и находясь верстах в 70 от своих войск, фабрикует донесения об упорных боях и наносимых красным потерях. Любовь к дутым и ложным донесениям — наша старая болезнь». Ну да, еще они будут отчитываться перед этими тыловыми крысами! «Где вы были, когда мы в Иркутске с одними штыками на красные пулеметы шли? Что–то тогда от нас никто донесений не требовал? Из каких нор вы выползли, как только мы стали побеждать?» — вот что Гривин и сотни таких, как он, могли бросить в ответ Будбергу.

Но и барон был прав: воевать наскоками с советской властью можно было в 1918–м. В 1919–м большевики построили–таки более–менее регулярную Красную армию — и погнали Колчака на восток, к Тихому океану. 14 ноября пала колчаковская столица — Омск.

«Приказ выполнять не буду!»

Белые отступали, стараясь не столько задержать красных (кстати, преследовавшей их 5–й армией командовал Генрих Эйхе — опять же латыш), сколько не замерзнуть в чистом поле. Колчак–то сделал несколько лихорадочных кадровых перестановок и отбыл в вагоне по направлению к Иркутску. Так во главе 2–й армии, в которую входил корпус Гривина, оказался генерал Войцеховский.

Корпус, впрочем, одно название — штыков там оставалось меньше чем на полк. Да и те того и гляди разбегутся. Поэтому Гривин привычно плюнул на категорические приказы «закрепиться, остановить и отбросить красные банды». 22 ноября 1919 года Войцеховский, выехав на позиции корпуса, не застал там ни одного солдата. Нагнал их через 10 верст в тылу. «Почему отступаете?» — «По приказанию генерала Гривина».

Скачет дальше — в штаб генерала. Здесь у Войцеховского с Гривиным происходит крупная разборка, аж слюни брызжут. «Почему отходите?» — «Чтобы сохранить кадры!» «Вы своим отходом оголили фланг наших войск, красные могут зайти нам в тыл. Немедленно пишите приказ своим войскам возвращаться и занять общую линию». — «Такой приказ я не буду выполнять!» Тут, по словам Войцеховского, Гривин схватился за эфес своей шашки…

И оба они правы — вот беда. Армия, в которой подчиненный вот так нагло, в лицо отказывается выполнять приказ — это не армия уже, и даже не банда. Это черт знает что такое. «Вот поэтому–то нас красные и бьют!» — наверняка подумал Войцеховский.

Но и Гривин прав. Он своим приземленным «нестратегическим» умом уже понял то, до чего Войцеховский дойдет только через месяц: сибирская партия белых проиграна. Конец. Единственный шанс — это уйти к Владивостоку, оторвавшись от красных, сохранить людей, отсидеться за японскими штыками — и тогда, быть может… А этот 36–летний «сосунок» Войцеховский просто не навоевался еще. Раскомандовался. «Кого прикажете защищать? Главнокомандующего? А где он? Улепетывает в Иркутск в мягком вагоне? Бросив нас на закуску товарищу Эйхе?»

Роковые выстрелы

В общем, слово за слово… «Я повторил приказание. Он вторично отказался его исполнить». И снова — один за саблю, другой за револьвер. Нервы у Войцеховского оказались расшатаннее, но реакция быстрее. Бах! Бах! Бах! И Гривин повалился — убит наповал. История… Такого в русской армии не было ни до, ни после — чтобы вот так генерал генерала застрелил. «Так бесславно погиб один из лучших генералов, первый поднявший знамя борьбы в Иркутске», — записал себе в дневник один из офицеров Гривина.

Фронт Войцеховский, конечно, не удержал. Через несколько недель Колчак будет арестован в восставшем Иркутске и расстрелян. Войцеховский же поступит именно так, как предлагал Гривин — попытается вывести в Приморье остатки армии. Выведет. Он умрет в 1951–м в лагере в той же Иркутской области, пополнив список «жертв красного террора».

А Гривин–Гривиньш воевал за «единую и неделимую» — посему места в латвийском пантеоне героев ему не нашлось. Расстрелян «белым рыцарем» Войцеховским за неисполнение приказа, так что и у белых его репутация подмочена. Про красных нечего и говорить — им он враг заклятый. А кому же он свой? Только офицерам своей 3–й дивизии, в памяти которых он остался лихим партизаном, не дававшим подчиненных в обиду и плевавшим на начальство. Тоже не худшая эпитафия.