"Заклятые друзья" / статьи / Латышские стрелки

"Заклятые друзья"

Борьбу за штыки 12–й армии один из них должен был проиграть

Андрей Соболь и Соломон Нахимсон были закадычными друзьями в жизни и идейными противниками в политике. От того, кто из них победит в политической борьбе, разгоревшейся под Ригой в 1917 году, зависело очень многое. Можно сказать — зависела судьба революции.

Важнейшая 12–я армия

Они познакомились в эмиграции в 1909 году — уроженец Либавы Нахимсон и саратовец Соболь. Оба — выходцы из небогатых еврейских семей, юношами пошли "в политику". В 18 лет Нахимсон был боевиком латвийской социал–демократии, Соболя в этом возрасте уже закатали на каторгу по обвинению в "доставлении средств необнаруженным противозаконным сообществам". Каторга светила и Нахимсону, да тот ускользнул от цепкой охранки. А Соболь оттрубил два года с тачкой и кайлом на строительстве Амурской железной дороги. Заболел туберкулезом, был "переведен на поселение", бежал.

Нахимсон был верным ленинцем, Соболь склонялся к эсерам, но в их возрасте политические разногласия не мешают подружиться. Наоборот, есть о чем поспорить до хрипоты и рассвета, решая мировые проблемы на кухнях съемных эмигрантских квартир.

И дальше судьбы как под копирку: одновременно пришли в литературу, одновременно пошли в армию в Первую мировую. Соболя не взяли на фронт по здоровью, устроился уполномоченным полевого "врачебно–питательного отряда". Нахимсон же поступил в санитарный поезд с дальним прицелом — там проще вести антивоенную агитацию, развозя листовки по всему фронту. С этими листовками его и прихватили в конце 1916–го, и если бы не Февральская революция, светил ему военно–полевой суд, казенный дом и дальняя дорога. Так что Февраль оба встретили ликованием. А вот дальше пути их стали расходиться все стремительнее.

Для большевиков Февраль стал лишь ступенькой в борьбе за "углубление революции" и борьбе за власть. Решающим доводом в этой борьбе стал лозунг "немедленного мира без аннексий и контрибуций". Чем ближе к зиме, тем глубже проникала эта идея в толщу 15–миллионной русской армии. Зимовать в окопах третий раз с начала войны у народа не было ни сил, ни желания.
В 1917–м Соболя и Нахимсона одновременно направляют в 12–ю армию, стоящую под Ригой, только одного эсеры, а другого — большевики. Армия — важнейшая. "От того, кто будет руководить 12–й армией, в значительной степени зависит, какая партия получит в необходимую минуту вооруженную поддержку наиболее многочисленной и близкой к Петрограду армии, — писал Нахимсон матери. — Какое счастье принимать участие в этой исторической борьбе".

Большевики сделали отличный выбор. Свободно говоря по–латышски, Нахимсон стал своим человеком в Исколатстреле — исполнительном комитете латышских стрелков. Под его руководством стрелки изгнали своих офицеров и окончательно перешли на сторону Ленина. Соболю некоторое время удавалось удерживать на стороне Керенского Искосол — Исполнительный комитетом солдатских депутатов 12–й армии, но делать это становилось все труднее.

Саля и Андрейка

Штаб–квартира Соболя была в Валке, Нахимсона — в Вендене. Отсюда они мотались по полкам и дивизиям, агитируя один за продолжение войны, другой за ее немедленное прекращение и пролетарскую революцию. У Нахимсона, по совместительству редактировавшего газету "Окопный набат", получалось лучше. "Вот ползет лавина — и какая сила может остановить ее? Нет такой…" — писал Соболь жене. Лавина эта — неистребимое желание солдат вернуться домой из окопов. "Открыто кричу, чтобы читали все цензоры и сообщили куда следует — пора домой людям, довольно. Три года жили жизнью, чуждой всякому человеческому существу и желанию", — это из конфискованного цензурой письма солдата 12–й армии.

Полковник Чемоданова, служивший под Ригой, вспоминал: "К "Окопному набату" не относились серьезно как офицерство, так и большинство солдат. Большинство не брало даже труда ее просмотреть, не только вдуматься в ее содержание. А между тем она делала свое дело в окопах в самой толще еще не задетых революцией масс. Лозунги, брошенные в ней, были так заманчивы, так понятно и просто изложены. Я читал почти каждый номер, сначала со снисходительной насмешкой, потом с недоумением, пока не понял крупного значения и серьезной опасности этих маленьких листков… Маленькая газетка тихо, но верно делала свое дело, ее призыв к неповиновению офицерам, дискредитирование их в глазах солдат, лозунги о мире брали силу".

На солдатских митингах Соболь и Нахимсон встречаются лицом к лицу. 3 октября одна из дивизий отказалась выступать на позиции. Соболь увещевал, уговаривал, под конец плюнул и предложил на заседании армейского комитета дивизию расформировать, зачинщиков арестовать. "И знаешь с кем пришлось биться? С Салей, — сообщает он жене. — Больно и тяжело это… мы живем в дни, когда брат на брата идет…" (Салей Нахимсона называли друзья по одному из литературных псевдонимов — Павел Салин).

При этом они не рвут отношений, встречаются ("не говорим о политике, но все время чувствуем, как это нехорошо и какая стена между нами…"). Нахимсон, уезжая на пару дней в Петроград, берет с собой письмо Соболя для его жены и делает приписку на конверте: "Андрейка в окопах — и еще останется там несколько дней. Тяжело ему, бедному, — жестокая миссия выпала на его долю… А мне пришлось с Андрейкой на днях сцепиться на собрании Совета Солдатских Депутатов XII армии…"

Смерть победителя

Наконец, в Петрограде большевики берут власть. "Только что прибыло известие о восстании в Петербурге… Здесь орудует Саля. Его газета превзошла все. Кто знает — быть может, завтра Саля захватит всю власть тут и начнет нас арестовывать… Мы сейчас расплачиваемся за ошибки тех, кто нянчился и сентиментальничал с большевиками", — пишет Соболь. Но поднялась бы у него рука с револьвером на друга? У эсеровского комиссара при 12–й армии Филоненко, помощником которого был Соболь, не хватило тогда духа утвердить ни одного смертного приговора. "Разве за это боролась революция?"

Нахимсон переиграл Соболя по всем статьям. Латышские стрелки послали на подмогу в Питер 6–й Тукумский полк и успешно блокировали все попытки командования 12–й армии отправить подмогу Керенскому. Штаб армии в Валке был разоружен Вацетисом, будущим советским главкомом. Когда Соболь на митинге в 47–й дивизии пытался убедить солдат не верить большевикам, то получил прикладом в грудь и слег.

Этот удар поставил точку на его политической карьере. Он отошел от борьбы, стал "частным лицом". А Нахимсон пошел в гору, написав ему в июне 1918–го: "Теперь я — окружной комиссар Ярославского военного округа. Он обнимает 8 губерний. … Приходится много разъезжать. И по Волге. Завидно?! У меня свой вагон–салон, и я в нем скачу. Работа интересная, творческая. Теперь самые мрачные дни. До урожая. Если до осени продержится Советская власть, то наша взяла. Но если покопаться в тайниках души, в ее святая святых, то, пожалуй, этой уверенности нет. Я чуть не сделался жертвой голодной толпы. Она требовала моей выдачи — на самосуд. Товарищи с неимоверным трудом, рискуя своей жизнью, отказались выдать меня…"

А в июле в Ярославле, где были сосредоточены огромные военные склады, будет поднято восстание под руководством полковника Гоппера, знаменитого командира латышских стрелков, изгнанного из полка по команде Нахимсона. У него рука не дрогнула. "Захвачены на квартирах некоторые комиссары. В том числе и Нахимсон, которого немедленно на улице же прикончили", — писал Гоппер в мемуарах.

Выстрел у Пушкина

Через год Соболь написал свою лучшую повесть "Салон–вагон". Ее герой — комиссар Временного правительства Гиляров мотается в этом вагоне по фронтам, словно пытаясь сшить своими поездками расползающуюся ткань армии. И гибнет на штыках разъяренных солдат, пытаясь спасти какого–то незнакомого генерала. "Потом оба лежали на снегу, рядом, плечо о плечо: Гиляров и генерал со шрамом от порт–артурской раны — оба в шинелях защитного цвета, оба запрокинув размозженные головы к небу, откуда не переставая сыпались мохнатые хлопья и одним белым покрывалом крыли алую кровь, скудную землю и голубой салон–вагон".

После окончания гражданской Соболь опубликовал несколько открытых писем, "признал" советскую власть, переехал в Москву. Стал секретарем правления Союза писателей (между прочим, именно его подпись стоит на членском билете Сергея Есенина).

А 7 июня 1926 года на Тверском бульваре у памятника Пушкину то ли специально, подражая ранению Александра Сергеевича, то ли просто дрогнула рука — выстрелил себе в живот. С тем же смертельным итогом. "Вся моя жизнь — это рассказ о том, как все получилось наоборот. Настоящий рассказ, и я его удачно заканчиваю…", — написал он в прощальном письме.

Шахиды революции

Любимый тезис антисемитов и конспирологов: Октябрьскую революцию "сделали евреи". Вот вам живое опровержение: один боролся "за", другой "против". Почему проиграл Соболь? Конечно, сыграли свою роль звериная привлекательность лозунга "миру мир" после трехлетней кровавой бойни. Но не только — потом ведь была еще гражданская.

Один из физиологов как–то заметил, что вся разница между большевиками и меньшевиками — в количестве вырабатываемого организмом адреналина. Что–то в этой теории есть. Вот один человек получил удар прикладом и вышел из игры (вообразив в книге, что его убили насмерть), а другой пошел до конца. У большевиков оказалось банально больше нахимсонов, чапаевых, щорсов.

Это были "шахиды революции". "Дело прочно, когда под ним струится кровь". Надо отдать им должное — проливая крочь чужую, они не щадили и своей. Тем и победили. А Соболь… Жалел ли он, что не окончил рассказ своей жизни как выдуманный Гиляров или как реальный Нахимсон — на штыках? Неизвестно. Но у Нахимсона получилось красивее, нет?

Источник:

9 июня 2011 («Вести Сегодня Плюс» № 46)

http://www.ves.lv/article/176067

http://www.ves.lv/vs/review/pdf.php?pdf=2011/VS_2011-06-09_10.pdf&hash=bb388c9e9a59f671eec48a3690fd73b7

Подписи к фото:

Соломон Нахимсон — комиссар латышских стрелков (наверху).

Андрей Соболь с женой.

В 2001 году повести и рассказы Соболя были переизданы впервые за 80 лет.