Латышские стрелки

Отрывок-воспоминание комиссара штаба 2-й армии Николая Тиллиба о службе с Азиным.

Н.Я.Тиллиб

ВОЕНКОМ У АЗИНА

Три человека искали "Принца Альберта" - не королевского наследника, а пароход, на котором разместился штаб 2-й армии Восточного фронта. Среди речных посудин, пришвартованных к причалу Сарапульской пристани, найти его оказалось нетрудно. Трое удивились тому, что "Принц" никем не охранялся. Лишь на соседней барже, у склада артиллерийских запасов, на посту стояла женщина в штатском. Да и штаба-то на пароходе никакого не было, а находился один только человек, назвавшийся Максимовым - заместителем командующего армией.
трое - это Лобе, Соколов и я. С Лобе мы давние товарищи, вместе служили с начала 1917 года в Латышском стрелковом полку, были членами Исполнительного комитета солдатских депутатов 12-й армии. С марта восемнадцатого работали в Новгороде, участвовали в создании там первого Совета и губкома партии. А теперь вот, в августе 1918 г., нас вместе с новгородским коммунистов Соколовым губком отправил на фронт, а Москва дала путевку в Сарапул.
Максимов, бывший офицер старой армии, левый эсер, нарисовал нам довольно безрадостную картину. Армейское руководство - командующий Блохин, начальник штаба и их ближайшие помощники уехали в Вятку /103/ организовывать тыл армии и, по слухам. арестованы командиром Вятского района якобы за дезертирство. Единственным на весь штаб армии военным специалистом остался он - Максимов.
В то время в армию входило несколько разрозненных отрядов, плохо обеспеченных боеприпасами и продовольствием. Для связи с ними в рубке "Принца Альберта" имелось три или четыре телеграфных аппарата Морзе, но вызвать по ним отряды удавалось довольно редко.
Положение, что и говорить, неважное. Управление армии, по существу, парализовано. Конечно, формально мы ни за что не отвечаем. Ведь определенных должностей Москва нам не дала, наше назначение должно было состояться здесь. Но, как коммунисты, мы не могли оставаться равнодушными наблюдателями.
И вот сидим в каюте "Принца Альберта" и держим совет. Прежде всего распределили обязанности: Максимов - командующий, Соколов - комиссар штаба, Тиллиб - начальник штаба.
Странно это звучало - начальник штаба армии. Когда я ехал сюда, то прикидывал, на какую должность мог рассчитывать, и выходило не больше, чем командира батальона (в старой армии я командовал ротой). А тут наштарм!
Еще решили послать человека в Казань, к командующему Восточным фронтом И.И.Вацетису с докладом обо всем, что тут произошло. Так наш "военный совет" приступил к работе.
Прежде всего мы взяли под контроль имевшееся в Сарапуле военное имущество: артсклад на барже, пулеметы, единственную пушку, а также денежный ящик с несколькими миллионами. Для охраны штабного парохода создали небольшую команду. Подыскали в городе и пригласили на работу к нам телеграфисток и машинисток.
Постепенно стала налаживаться связь с боевыми отрядами, как с нашими, так и партизанскими. Мы получали от них по телеграфу сведения об обстановке, составляли оперативные сводки, издавали приказы.
Порой поступали довольно курьезные телеграммы. Один товарищ передавал: "Что же это вы, друзья, молчите! Мой отряд двигается по направлению к Елабуге, белые бегут". И подписался: "Командующий Елабуж/104/ским фронтом". Ни больше, ни меньше. Между прочим, так громко именовали себя многие командиры партизанских отрядов. Большинство из них отличалось нежеланием подчиняться единому центру. Партизанщина, в худшем смысле слова, сильно давала себя знать.
Наиболее значимыми и активными были отряд Чеверева (две тысячи штыков), который находился под Ижевском, отряд Азина, сражавшийся с белочехами под Казанью, и Мензелинская группа отрядов. Район Мензелинска был подальше, и туда мы сразу отправили Августа Лобе с задачей объединить усилия всех партизанских отрядов, заставить их действовать сообща по нашим указаниям.
Александр Михайлович Чеверев несколько раз был у нас на пароходе. Он докладывал о делах своего отряда и в отличие от других командиров советовался с нами по вопросам использования его отряда. С его именем на память пришло, как упрощенно относились тогда к финансам и учету. Получал, например, Чеверев миллион рублей для выдачи жалования бойцам, а расписку писал карандашом на неровно оторванном клочке бумаги...
Плохо вооруженные отряды не могли долго сдерживать врага. Белые подходили к Сарапулу, и в городе зашевелилась контрреволюция. Даже в местном Совете, очень пестром по политическому составу депутатов, действовали враги. К нам поступил сигнал об их намерении захватить штаб. Мы не успели принять контрмер и вынуждены были спешно покинуть город. От Сарапульской пристани "Принц Альберт" отчаливал уже под пулеметным огнем белогвардейцев.
Пароход и баржи с военным имуществом плыли сперва вниз по Каме, потом вверх по реке Вятке до Малмыжа. Тут "флотилия" была остановлена телеграммой, под которой стояла пока мало что говорившая нам подпись "Гусев".
Вскоре прибыл сам Сергей Иванович, большевик с 1906 года, бывший в октябрьские дни секретарем Военно-революционного комитета при Петроградском Совете. Простое русское лицо, широкий с залысиной лоб, пенсне, ровный, спокойный голос. Вместе с Гусевым в Малмыж приехал Павел Карлович Штернберг - активный участник Октябрьского восстания в Москве, чело/105/век степенный, с бородою, как мы потом узнали, ученый-астроном. Оба они назначены во 2-ю армию членами Реввоенсовета.
Гусев, едва появившись на "Принце Альберте", тотчас созвал нас, выслушал всех и рассказал о планах на будущее. От него мы узнали о судьбе командующего Блохина. Доходившие до нас слухи подтвердились. Блохин со штабом был действительно арестован. Но самочинный и необоснованный акт командира Вятского района через несколько дней был отменен распоряжением из Москвы.
Гусев и Штернберг в Вятке виделись с Блохиным. Он сильно переживал случившееся, заболел. Настаивать на возвращении его во 2-ю армию не имело смысла. В Вятке члены РВС встретили подходящего военного специалиста - Василия Ивановича Шорина, полковника старой армии, выздоравливающего после тяжелого ранения на германском фронте. Будучи человеком прогрессивных взглядов, Шорин понимал, чем грозит России мятеж белочехов, и согласился служить в Красной Армии. Шорина утвердили в должности командарма.
С прибытием облеченных полномочиями руководителей по-настоящему налаживалось управление отрядами. Появились люди, разбирающеся в премудростях оперативной работы.
С добрым чувством вспоминаю Федора Михайловича Афанасьева. Прибыл он с Шориным. Сперва был начальником связи, потом начальником штаба армии. Целый год работали мы вместе, и я мог убедиться, что этот подполковник-генштабист прекрасной души человек, честно служит Советской власти.
Я уже говорил, что опыта штабной работы не имел. То, что при вынужденных обстоятельствах делал в Сарапуле, в расчет, разумеется, принимать нельзя. Но и во вновь сформированном штабе мне пришлось занять генеральскую должность начальника отдела. Сам я, наверное, не решился бы, да уговорил Соколов:
- Нельзя же полагаться на одних военспецов, - доказывал он. - Знаний нет? Зато большевистское чутье есть.
Нелегко было Афанасьеву с неумелым помощником. Но я старался, а Федор Михайлович терпеливо учил. Хорошо также, что мои подчиненные оказались весьма /106/ добросовестными. Они, и особенно военспец Иван Прокофьевич Шубин, часто подсказывали правильное решение там, где я затруднялся. С Шубиным мы стали близкими друзьями.
Политического аппарата в управлении 2-й армии не было. Гусев и Штернбернг на первое время создали особы вид политоргана - армейский комитет партии из пяти человек, куда вошел и я. На нашу долю выпало руководить политической работой в отрядах, организационно оформить ячейки членов партии большевиков и сочувствующих, подбирать и рассылать в части литературу. Пройдя это короткое "посвящение" в политработу, я определенно почувствовал вкус к ней. Поэтому, когда вскоре Соколова назначили председателем Ревтрибунала, охотно взялся совмещать должности начальника отдела и комиссара штаба...

Прошел год. летом девятнадцатого войска Восточного фронта продвинулись далеко во глубь Сибири и в основном решили участь Колчака.  А в низовьях Волги, в районе Царицына, возникла опасность со стороны врангелевских войск. Для руководства войсками на этом участке на базе штабного аппарата 2-й армии была образована Особая группа Юго-Восточного фронта.
1 августа мы прибыли в город Вольск. Одновременно туда была переброшена 28-я дивизия Азина.
На новом фронте азинцы действовали довольно успешно. За месяц боев они вместе с моряками-десантниками Ивана Кожанова продвинулись далеко вперед и овладели городом Камышином, поселком Дубовкой, а 5 сентября вышли к Царицыну. Бои достигли большой остроты. В одном из них ранило комиссара дивизии моего друга Георгия Пылаева.
Узнав об этом, я тут же обратилс к Гусеву с просьбой послать меня на место Пылаева. Кстати, Николай Васильевич Соколов тоже попросился в дивизию В.М.Азина. Мы отправились туда вместе: Соколов - начальником политотдела, я - комиссаром.
Положение дивизии тяжелое. Белые под Царицыном располагали танками, самолетами, чего у нас не было. К тому же они использовали химические снаряды. Против 28-й дивизии действовали отборные конные полки /107/ генерала Улагая. Нам была очень нужна хоть небольшая передышка, но приходилось драться, неся значительные потери.
Правда, пополнение нам дали. Мы с Азиным встречали его в Дубовке. Проходили вдоль строя, смотрели на угрюмые лица, и становилось тягостно. В большинстве своем это были либо дезертиры, либо хронические перебежчики, для которых безразлично - красные у власти или белые. Каждый из них только и думал, где бы повыгоднее продать свое обмундирование. Невольно напрашивался вопрос: неужели нам специально подобрали такое пополнение, потому что дивизия только "придана" 10-й армии.
Прошли вдоль строя. переглянулись. Владимир Мартынович говорит:
- Выступи, комиссар, приободри народ.
Я отошел чуть, чтоб видеть лучше, и громко спрашиваю:
- Знаете ли вы, в какой части служить будете?
Строй закачался, зашумел. Я подождал, пока люди успокоились, и продолжаю:
- Нашу дивизию Железной называют, ибо бойцы ее крепки, любой удар врага выдерживают не сгибаясь. и все оттого, что дисциплина у нас крепкая, каждый красноармеец дорожит честью. Не было еще случая, чтобы наш боец струсил, покинул поле боя или дезертировал. А разве нам не хочется домой? Еще как хочется. Только бойцы понимают: пока беляков не разобьем, жизни не будет, а покончим с контрреволюцией, тогда и поедем домой, поедем победителями, а не дезертирами!
Когда я кончил, Азин тоже решил слово сказать:
- Мы вас не неволим. Если кто не уверен в себе, пусть лучше сразу заявит. Нежелающие служить в Железной дивизии, два шага вперед, марш!
Люди стояли тихо, не шелохнувшись. Вряд ли наши речи на них так молниеносно подействовали, но задуматься заставили. А вообще с пополнением еще много пришлось поработать. И начальник политотдела Соколов, и комиссары бригад, полков занимались воспитанием прибывших бойцов. Помимо чисто агитационной, разъяснительной работы мы стремились воздействовать на людей силой своего примера. В бою, как правило, комиссары и коммунисты находились впереди. /108/
Сам Азин вел себя отважнее всех. Он постоянно был на самых опасных участках. И однажды случилась беда. Вражеский снаряд разорвался в передней цепи. Начдив, конечно, был там. Осколками убило его лошадь, а сам он получил ранение. Наскоро перевязав кровоточащую руку, Владимир Мартынович остался в строю.
Ночью он метался в постели, рвал повязку, бредил. Дивизионный врач Зевин опасался гангрены.
Необходимо помощи на месте наши медчасть оказать начдиву не могла. Нужно было срочно отправлять его в Саратов, в госпиталь. Но Азин и слушать об этом не хотел.
Прошло шесть дней. Медицинская сестра Вера, не отходившая от больного, выбилась из сил. Зевин, лучше всех понимавший, какие Азину грозя осложнения, тоже изнервничался. А начдив продолжал упорствовать.
Наконец врач заявил мне, что дальнейшее промедление может привести к трагедии. Тут я уже не стал уговаривать Владимира Мартыновича, а категорически заявил:
- Сегодня же поедешь в Саратов...
Вначале он попытался возражать, но вынужден был покориться.
Месяуа за полтора лечения и вынужденного отдыха Азин соскучился по боевому делу. А возвратился в дивизию - и сразу попал в новую переделку.
Чуть ли не на следующий день, никому ничего не сказав, он вдвоем с ординарцем отправился на разведку. Заехал так далеко, что потерял ориентировку и натолкнулся на группу солдат.
- Какого полка? - спросил начдив.
Только когда солдаты сообщили, что они из такой-то георгиевской части, Азин понял, что попал в расположение противника. Дав коням шпоры, командир и ординарец поскакали прочь. От неожиданности белые растерялись. Опомнившись, застрочили из пулемета, но было уже поздно.
Счастливая звезда начдива выручила его и в следующий раз. Помню, к нам тогда заявились представители армии. Азин подходит ко мне, и я вижу в глазах его озорные огоньки.
- Слушай, Николай, - говорит, - давай покажем им позиции. Пусть посмотрят, что на войне делается... /109/
Поехали на грузовике. Довольно долго колесили близ передовой. А когда уже стало смеркаться, машина вдруг на полном ходу подлетела к колонне.
Это оказались белые. Враги пришли в замешательство, раздались в обе стороны, потом открыли стрельбу. Кто знает, к чему бы все это привело, если бы шофер не успел развернуться и, не снижая скорости, уйти назад. Мы с Владимиром Мартыновичем частенько потом смеялись, вспоминая этот случай...

Дубовка на Волге. Сколько боев произошло из-за нее, сколько раз переходила она из рук в руки.
В тот день белые напали неожиданно. Впереди пехоты пустили несколько танков и снова заставили наши полки отходить. А в Дубовке как раз самодеятельная группа политотдела дивизии ставила спектакль для местного населения и бойцов караульной команды.
Спектакль был в самом разгаре, когда по рядам зрителей пополз панический слух. Люди вскочили и бросились к дверям.
Азин не растерялся. Чтобы не допустить паники, он встал и громко, спокойно сказал:
- Не волнуйтесь, товарищи. Ничего особенного не произошло. Концерт продолжается.
Голос начальника дивизии узнали и начали возвращаться на месте.
Представление закончилось поздно вечером. Возле клуба бойцов ожидали оседланные лошади, а работников штаба дивизии - готовый к отплытию катер. Мы уселись на него. Но в последнюю минуту Азин соскочил на берег.
- Я догоню вас на коне! - крикнул он.
Потом начдив рассказывал мне, что покинул Дубовку перед рассветом. Части белых ворвались в поселок, и звонарь начал бить в колокол. В сердцах Азин пальнул из пистолета по колокольне, ругнул звонаря и ускакал...
Вообще наш командир питал органическую ненависть к церковникам. Помню такой случай. Английские самолеты налетели на деревню, в которой стоял штаб дивизии, стали бросать бомбы. Одна упала возле церкви. /110/
Когда тревога улеглась, мы с Азиным зашли в церковь посмотреть, как она перенесла бомбежку. В ней было темновато и пусто, лишь священник копошился у алтаря. При входе мы сняли головные уборы. Но священник нас почему-то упрекнул:
- Что это вы в шапках в церковь заходите?
Азин вскипел, тут же распорядился:
- Взять попа и доставить в штаб.
Я стал его успокаивать, а он принялся уговаривать меня:
- Давай, комиссар, потрясем его. Все они контрреволюционеры.
Мне стоило труда уговорить его отказаться от недепой затеи.
- Ладно, - согласился он наконец. - Только ради тебя...

В декабре девятнадцатого дивизию перебросили в Донскую область. И мне пришлось навсегда расстаться с начдивом Азиным.
С наступлением холодов на бойцов набросился тиф. Я тоже заболел. Вначале перенес сыпной, а когда уже встал на ноги, меня снова свалил, на этот раз возвратный, тиф. В госпитале и получил весть о гибели боевого друга.
Случилось это в феврале 1920 года. Превосходящие силы белой конницы сбили наши части. Азин, как всегда, держался до конца и отступать стал последним.
Несколько вражеских всадников погнались за ним. Орловец унес бы начдива, да не вовремя лопнула подпруга. Вместе с седлом Азин упал на землю. Казаки окружили Владимира Мартыновича и взяли в плен.
Потом выяснилось, что белые предлагали Азину служить у них, давали ему крупное соединение. Он предпочел перенести зверские пытки, принять смерть, но изменником не стал.
Наш начдив героем сражался, героем и погиб.

Товарищ комиссар. М., Воениздат, 1963. С.103-111